Продолжение. Начало в газете «Родная газета» №№3(23)-4(24) 2010 г.

 

В колхоз им. М.В. Фрунзе я приехал в самом конце мая 1974 года. Ещё в феврале мы договорились с руководством района и колхоза о том, что с 1 июня я буду участвовать в строительстве Бессоновской школы. В мои функции входило наблюдение за строительными работами в соответствии с уточнённым для школы-комплекса проектом, а также контроль от лица заказчика (колхоза) за качеством строительства в целом и отделочных работ частности.

Работа на стройке помогла мне впоследствии вернее оценить случившееся в Бессоновке...

Я часто рассказывал рабочим о том, какой видится мне школа, которую мы строим. Мы говорили о детях, спорили о возможностях человека. И как-то незаметно будущая школа стала нашей общей мечтой.

Особенно старались бригады отделочников Анны Виконовой и Валентины Коротких. Сколько раз оставались девчата на часок-другой после рабочего дня, советовались, как сделать работу лучше, переделывали готовое, чтобы получилось так, как задумали.

Была у нас и не значащаяся в штате «железная дивизия», которую мы бросали на самые трудные участки. Её состав: Зина Воронцова, Лена Фаюстова, Лёша Возняк, Геннадий Гавердовский, Владимир Фёдорович Цехов, Надежда Андреевна Щетинина. Первые трое, бывшие учащиеся Кизлярской музыкальной школы, должны были стать старшеклассниками Бессоновской. Они со временем хотели работать в этой школе. В.Ф. Цехов, наш выпускник из Кизляра, только что окончил Белгородское музучилище, в Бессоновке должен был возглавить одну из шести школ комплекса – музыкальную. Н.А. Щетинина готовилась преподавать биологию. Г.А. Гавердовский — директор будущей спортивной школы. «Железная дивизия», как мы в шутку называли эту бригаду, приходила к вечеру и, пока было светло, готовила фронт работ для строителей на завтрашний день. В этом маленьком коллективе все жили позаконам совести. Ни разу, что бы ни приходилось делать, я не слышал от них жалоб, не видел даже тени, намёка на обиду. Никто из них за всё время не сказал: «Это не моё дело». Напротив, каждый старался взять на себя более трудное, более неприятное. Тогда, к своему стыду я принимал это как должное: ведь у нас одна мечта. Только позже я смог понять, с кем мне выпала честь быть рядом в то трудное лето 1974-го...

Пока шла стройка, я одновременно занимался и комплектованием спецшкол. Здесь всплыла непредвиденная трудность: нежелание специалистов жить и работать в селе. «Если бы такую школу сделали в городе, я бы пошёл» — нередко говорили «спецы». Колхоз давал квартиры со всеми удобствами, мы гарантировали хорошую зарплату, обещали каждую неделю возить в театры, но желающих не находилось. Многих смущала и неизвестность, неуверенность в самом деле: «А если эксперимент провалится, опять срываться? Вы начинайте, если всё пойдёт хорошо, тогда и...». К счастью, вовремя был найдена причина неудач в подборе педагогического состава: погоня за авторитетами. Я стал искать молодых специалистов, готовых экспериментировать, испытать себя. Профессионализм — дело наживное, главное — вера в общее дело, в свои силы, в способности детей.

К началу учебного года штат специалистов, в основном, был укомплектован. Новая школа представлялась межпланетным кораблём, готовым к длительному полёту. И ничто, казалось, не могло остановить его: экипаж готов, есть самое мощное горючее — мечта. Корабль ждал только команды: первого звонка. Но прежде — знакомство экипажа с предстоящим маршрутом полёта... Вышло так, что летом, с головой окунувшись в водоворот строительства, занимаясь подбором педагогов для специальных школ, я не успел познакомиться с жителями, которые уже работали в общеобразовательной школе села Бессоновка. Заранее вписав их в заинтересованный актив, был убеждён, что они станут самыми горячими сторонниками и соавторами школы-комплекса. И вот первая встреча с педагогами общеобразовательной. Сразу же почувствовал неладное: учителя не были настроены на разговор о завтрашнем дне школы. Я всё же рассказал им о предстоящей работе, раскрыл суть эксперимента. Слушали без особого интереса, некоторые смотрели в мою сторону с нескрываемой враждебностью. После нескольких формальных вопросов «беседа» иссякла. Учителя вели себя так, словно речь шла о каком-то очередном, не касающемся их мероприятии...». Нежданно-негаданно навалилась беда, беда непонимания, недоверия тех, с кем предстояло воплощать мечту в реальность. Педагоги специальных школ увлечённо приступили к занятиям, однако слаженного ансамбля с учителями общеобразовательной не получалось. А я, к сожалению, мало что мог предпринять, чтобы изменить ситуацию. Дело в том, что для объединения усилий всех воспитательных учреждений, находящихся на территории колхоза, была введена (решением общего собрания) должность заместителя председателя колхоза по работе с молодёжью, культуре и эстетике; на эту должность назначили меня. Получив «широкие полномочия», я на самом деле почти лишился возможности руководить: экспериментальной работой в школе, осуществлять непосредственный контакт с педагогами и учениками. Знакомился с производственными участками колхоза, с людьми, стремился проникнуться нуждами и заботами молодых, ездил по сёлам хозяйства, изучал работу детсадов, школ, клубов. Как член правления колхоза, считал своим делом разбираться и в производственных вопросах. Поэтому стал усиленно расширять свои знания по сельскому хозяйству, штудировал специальную литературу.

А школа? Вместо того чтобы, видя назревающие нездоровые отношения в коллективах, бросить всё и заниматься только ею, я... бывал в ней. Мне казалось, что нельзя торопить события, нужно время, чтобы мы нашли общий язык. Но отчуждение росло, и я решил пойти на прямой, открытый разговор.

...В то ясное октябрьское утро я был, как никогда, бодр, полон оптимизма. У входа в школу небольшими группами стояли, о чём-то переговариваясь, педагоги, учащиеся. Всё как обычно в обычное школьное утро, когда стал подходить ближе, заметил на себе странные, по-особому пристальные взгляды учителей, откровенно любопытные — ребят. И тут меня словно ударили... у центрального входа в школу огромными белыми, в человеческий рост каждая, буквами чьей-то рукой на асфальте старательно выведено: «Щетинин—дармоед!».

Вот и поговорили... выяснили... разобрались...

Видимо, у каждого человека бывают в жизни минуты отчаяния, когда он начинает думать, что все и всё против него, когда, кажется, рушится его вера в свою мечту, в человека... Выход мне виделся только один — уехать.

О том, как искал место, где бы можно было начать сначала, рассказывать ни к чему. И здесь я опять должен сказать слова благодарности замечательному человеку, настоящему коммунисту Н.А. Суркову за понимание, поддержку и доверие. Он вызвал меня в райком партии. После откровенного и нелёгкого разговора мы весь день ездили по колхозам и совхозам района. Николай Алексеевич увлечённо рассказывал о перспективах развития района, показывал поля, новые стройки, мощные животноводческие комплексы, говорил о трудностях, неудачах. Но вот Сурков остановил машину.

— Мы сегодня располагаем, как никогда, мощной техникой, огромными материальными средствами, — сказал твёрдо Николай Алексеевич, — но сельское хозяйство далеко не решённая проблема. Вот посмотри на это поле, - Сурков показал на мощный тёмно-зелёный ковёр озимых слева от нас, — а теперь рядом, через дорогу, в четырёх метрах... Видишь, какое различие?!

И действительно, поля разительно отличались.

— Сорт зерна один, техника одна, погодные условия одинаковые... Так в чём же причина? Что у них разное?.. Разное — люди! Центральный вопрос для нас — человек! И воспитать его должна школа. Обществу нужны гарантии, что из каждого здорового ребёнка вырастет человек-борец, убеждённый строитель коммунизма.

— Николай Алексеевич! — воспользовавшись паузой, сказал я.— Да разве не об этом уже десятки раз было говорено с вами?

— Говорено было... А кто делать будет?! — Сурков, не глядя в мою сторону, решительным шагом направился к машине.

— Да я, что, от дела бегу? Ну, ошиблись в Бессоновке... Так что же, вы думаете, я складываю оружие?!

— Садись, оратор, всё равно от твоих речей урожая не добавится, — примирительно сказал Николай Алексеевич.

«Волга» понесла нас по просёлочной дороге между двух полей озимой пшеницы в колхоз «Знамя» — туда, где когда-то работал председателем Сурков, где когда-то вместе с ним мы мечтали о создании школы-комплекса. Выехали на добротную бетонку и через несколько минут оказались на центральной усадьбе колхоза, в посёлке с поэтическим именем: «Ясные Зори»... Выходя из машины, увидели идущего навстречу худощавого, слегка сутулившегося мужчину. «Ну вот, знакомьтесь», — будто продолжил разговор Николай Алексеевич. «Босов», — протягивая крепкую руку, сказал мужчина и посмотрел мне в лицо тёмно-карими умными глазами. Так состоялось моё знакомство с председателем колхоза «Знамя» Николаем Егоровичем Босовым.

Это было 4 ноября 1974 года. Пятого ноября я стал директором Яснозоренской средней школы.

 

Начало. Хорошо помню сцену моего представления педагогическому коллективу Яснозоренской школы. Словно было вчера, вижу глаза учителей, в которых понятныймне вопрос: «Кто ты?»

«А в самом деле, кто? — мысленно вступая с ними в разговор, думал я. — Что принесу вам? Я не управлять хочу, а думать вместе с вами, вместе бороться за школу для детей». И вот я в кабинете директора... у себя в кабинете. Все ушли домой. Завтра мой первый день, вторая четверть 74/75 учебного года, с чего начать? В воображении проносились эпизоды из жизни в Бессоновке, строительство школы. «Помнишь, настоящее взаимопонимание встретил только тогда, когда, взяв мастерок, встал рядом с рабочими, когда они поверили, что ты не командовать пришёл, а вместе с ними дело делать. Ты обратил внимание на то, как по-разному отнеслись к идее школы-комплекса рабочие и учителя? Для первых она стала собственной, а для вторых оказалась чужой, продиктованной «сверху». Новое должно обязательно созреть, родиться в коллективе. Нельзя распространять опыт директивной кампанией. Навязанное новшество превращает людей из творцов в слепых исполнителей. Так с чего начать?..».

Внезапно я услышал чьи-то взволнованные крики. Что это? Быстро поднявшись, открыл окно. В кабинет ворвался холодный осенний ветер и вместе с ним ожесточённа грубая брань, от которой стало жарко: крик был детский. Я увидел жуткую сцену: два рослых подростка били в овраге мальчишку лет одиннадцати. Не помню, как бежал по лестнице со второго этажа и дальше вниз. Через несколько мгновений, схватив за шиворот хулиганов, тряс их с такой силой, будто навсегда хотел вытрясти эту звериную жестокость к человеку: «Что же вы делаете!». Вдруг один из них захныкал: «Прости-и-те... мы больше не бу-у-дем... прости-и-те... дядечка...». Я молча разжал руки, подростки стояли, потупив головы.

«Что это там за фраер нашёлся?» — раздался неприятный скрипучий голос. Я обернулся и увидел троих лохматых парней, на вид около 18—20 лет. Они восседали на небольшом бугорке в метрах двадцати от меня, потягивая сигареты и смачно сплёвывая себе под ноги. Все трое, зло прищурив глаза, нагло смотрели в мою сторону.

Я понял, что это они стравили ребят, и если сейчас отступлю, если не дам решительного боя, то никогда в этой школе никаким приказом не утвердить меня директором.

«Так что же, драться? А если это акселераты-ученики? Ты же директор, учитель...» — говорил один внутренний голос, но другой твёрдо и настойчиво повторял: «Неотступать...».

«Но-но, уж и пошутить нельзя», — уже не так уверенно и нагло сказал один из парней. Все трое, словно нехотя поднялись и неторопливо двинулись прочь. Я шагнул за ними: «Подождите! Куда же вы?» Один из них обернулся и вдруг помчался к растущему по склону оврага тернистому кустарнику. Остальные за ним. Я остановился. Вот дебют... Но на душе стало легче: хороший урок для того, кто остался и, конечно, во все глаза наблюдал за мной. Подошёл к мальчишкам.

«Вы же человека, понимаете, че-ло-ве-ка били. Запомните на всю жизнь: нет на земле ничего омерзительней трусости и жестокости, — громко, чтобы слышали и те, в кустах, говорил я. — Вы в каких классах учитесь?» — спросил уже другим тоном. Но мальчишки упорно хранили молчание.

«А вот это уже не по-мужски... Неужто боитесь?..»

«А что бояться? Я — в шестом, зовут меня Вовка».

«А мы в седьмом... Он — тоже Вовка, а я — Коля».

«А я ваш директор, Михаил Петрович...»

На следующее утро отправился в школу... В здании было пусто, неуютно. Настроение моё и вовсе упало, когда в нескольких местах на стенах, ещё пахнущих свежей краской, увидел пошлые надписи.

Внизу послышались громкие голоса ребят и шумный топот ног. Я посмотрел на часы: было уже около восьми. Сердце взволнованно забилось — начинался школьный день.

Мимо меня по лестнице стремительно пронеслись, не остановившись, перепрыгивая сразу через несколько ступенек, два запыхавшихся парня примерно из VII или VIII класса.

«А-а-а-а!» — раздался наверху режущий уши крик...

«Это жертва... — мелькнуло в голове. — Надо выручать».

Быстро поднявшись, я увидел, как старшеклассник с лёгкой улыбочкой на круглом скуластом лице энергично «отпускал шалобаны» лежащему на полу и зажатому между его колен подростку, который не то от боли, не то дурачась вопил своё пронзительное «а-а-а».

— Встаньте! — властно и твёрдо сказал я.

— А что мы сделали? — бормотал парень, поднимаясь с пола и отпуская свою «жертву». – Мы же играем... Видите, он же не плачет.

— В чём смысл игры? Бить друг друга по очереди и по очереди изо всей силы вопить диким голосом?!

— Директор... — сказал кто-то сзади шёпотом. Я обернулся... В двух шагах от нас стояла группа ребят, человек восемь — десять, в пионерских галстуках.. «Кто же это знает меня? — подумал я... — А-а, старые знакомые. Это те же, что вчера... Вовка и Коля... нехорошо как-то начинается моя работа: сплошные замечания… Нехорошо...».

- Доброе утро, — уже громко сказал я.

- Доброе утро! Здра-сьте! — нестройно ответили мальчишки.

Вовка и Коля улыбались, будто говорили: «Ничего-ничего, не унывай, поможем». У остальных лица были серьёзные, из глаз буквально выпирало любопытство и недоверие: «Кто ты?».

 

Линейка. Условия работы в каждой школе гораздо более специфичны, нежели типичны: своя неповторимая среда, свои, только ей присущие особенности. Каждая школа, её жизнь, уникальны, как уникален каждый учащийся в ней ребёнок! Подтверждением служат многочисленные примеры, когда учитель, успешно работающий в одной школе, едва справляется в другой. Прежний опыт мало когда спасает. Мне же вообще до Ясных Зорь не довелось работать в общеобразовательной школе, которая, в отличие от специальной, должна учить не отобранных по конкурсу, а всех учеников. Первый год в Ясных Зорях был для меня поэтому адаптационным. Очень многое было новым, необычным, нередко непонятным. Прочитанное в книгах по педагогике служило лишь основой для сравнения, но редко руководством к действию. Чаще приходилось опираться на жизненный опыт, на интуицию, на свои представления о том, как надо поступить в, каждом конкретном случае...

В первые дни в Яснозоренской школе меня поразила нервозность, напряжённость отношений учащихся. Крики, вопли, сутолока, нескончаемая борьба в шутку и всерьёз на грязном, затоптанном полу, нередкие взрывы ожесточённых драк – всё это называлось «перемена». И происходило это, в основном, из-за того, что Яснозоренская школа была словно слеплена из различных, недавно закрытых малых школ. В школе не было коллектива в истинном смысле слова. Она представляла собой разрозненные группы учащихся из десяти сёл. Школьники из одного села стремились сохранить обычаи своей бывшей школы, держались по отношению к другим заведомо враждебно.

Друг о друге ребята не говорили, к примеру, «это пятиклассники» или «это десятиклассники», но обязательно подчёркивали: «это ровенцы» (с. Ровенек) или «это яснозоренцы» (пос. Ясные Зори). Так и делилась школа на «ровенцев», «яснозоренцев», «черемошан» (с. Черемоное), «солтыковцев» (с. Солтыково), «устян» (с. Устянка), «лозовчан» (с. Лозовое), «бочковцев» (с. Бочковка), «солнцевцев» (с. Солнцевка), «нечаевцев» (с. Нечаевка), «вергилевцев» (с. Вергилевка).

Однажды ко мне в кабинет прибежал взволнованный дежурный.

— Михаил Петрович! Там такое!.. Там такая драка… Мы ничего не можем сделать... Пойдёмте скорее на третий...

На третьем этаже, куда я спешно поднялся вместе с дежурным, был настоящий кулачный бой, в нём участвовало в общей сложности около 10—15 человек, яростно колотивших друг друга. Но вот кто-то увидел меня: «Директор, пацаны, директор!» — током ударило в толпу.

«Ребята? — едва скрывая волнение, начал я. — Убеждён, что у вас есть моральное право защищать своё человеческое достоинство. Но драка — это самое крайнее, слышите, самое крайнее средство защиты доброго, красивого в человеке. Каждый такой бой ради Красоты на Земле, слышите, ради Красоты на Земле, укрепляет в человеке мужество, стойкость, смелость. Мы говорим про такого с гордостью: настоящий мужчина! Но если парень бездумно и слепо размахивает своими кулаками ради потехи, бьёт чтобы унизить, чтобы причинить боль, какова бы ни была мощь его костей и мышц, он не мужчина, он всего лишь особь мужского пола. С каждым таким, как этот, позорным «боем», так легко напоминающим петушиную возню, парень теряет в себе мужчину...»

Когда я говорил это, видел, как становились серьёзными глаза парней, многие из которых, как мне казалось, принимали каждое сказанное слово. Но уже на другой день опять произошла драка.

Мои слова о мужском достоинстве если и возымели действие, то ненадолго, и я решил, что необходимо «ударить» по драчунам более мощно. Но как? «Надо провести общешкольную линейку, — подсказали мне опытные, «съевшие» на педагогической работе уже не один пуд соли, педагоги. — И там выставить самых драчливых и резануть им так, чтобы другим неповадно было. Заодно и двоечников за неделю выставим. А ещё надо родителей вызвать, чтобы они со своей стороны повлияли...» «А что? — подумал я. — Ведь верные предложения. Вспомнились собрания А.С. Макаренко, когда выводили провинившегося в круг и выдавали ему «по первое число».

...Долго буду помнить ту линейку — первую и последнюю линейку в моей жизни, которую провёл с целью «взгреть по первое число». Я написал «буду помнить», но это не значит, что вижу её во всех деталях, скорее, совсем не вижу. Но помню чувство стыда и вины перед теми, кого «выставил»... Помню очень ярко глаза Василия Смагина (он, как я узнал позже, после очередной потасовки собрал ребят на небольшое «совещание», где они все вместе решили кончать «джунгли»), удивлённые, в них вопрос ко мне: «Зачем так?» Перед притихшей колонной, понурив голову, выходили парни. Я силился понять, что испытывают они в эту минуту. И тут вспомнил себя, когда меня вывели вот так же перед строем, когда я почти ничего не слышал из речей обвинителей, только свой внутренний голос: «Зачем вам нужно все это? Унизить, причинить боль?! Ну, погодите…». И я мстил долго, как мог, нелепо, по-детски…

Стали читать список двоечников. Из общего строя выходят залитые краской стыда девушки десятого. Вот Вера Семернина. У неё же сестрёнка в третьем классе, которой она заменила умершую маму и которая сейчас во все глаза...

- Хватит! Достаточно... Все свободны... — каким-то внезапно осевшим голосом проговорил я.

«Линейка» неожиданно для всех кончилась. Мимо меня проходили ученики. Но проходили как-то не так, как всегда. Не было обычных шума и толкотни. В школе я работал уже несколько месяцев, но именно в тот день впервые почувствовал, какая это ответственность — быть директором. Может, в тот день начало появляться во мне то не объяснимое словами чувство родства с ребятами, которое впоследствии поможет замечать малейшие изменения в их настроении, вооружит меня способностью смотреть на всё их глазами...

- Люда? — остановил я сестрёнку Веры Семерниной. — Ты, Люда, не думай плохо о Вере. Сейчас произошла ошибка. Она у тебя молодец...

К нам подошли одноклассники Люды. И я сказал громче, чтобы слышали и они:

— Мы гордимся твоей сестрой. Она настоящий человек. А сейчас произошла ошибка...

После этой линейки состоялся откровенный, трудный и очень важный разговор с учителями о человеке, его достоинстве, ответственности учителя, взаимопонимание педагогов и воспитанников, так необходимом для создания коллектива. Видеть в ученике личность и помочь ему осознать себя личностью — этот принцип стал одним из основных в нашей работе.

Может, это покажется парадоксальным, но провал первой линейки заметно укрепил мой авторитет в среде учеников. Ребята не были уже такими замкнутыми и настороженными, как в первые дни. Всё чаще я стал ловить на себе взгляды, в которых был доброжелательный интерес.

Окончательно я поверил, что наступили перемены, когда вскоре после линейки ко мне пришла группа десятиклассников, чтобы... посоветоваться. Они так сказали: «Мы пришли посоветоваться с вами». С тех пор когда, заходя в класс, говорил: «Ребята, очень нужен ваш совет», — я уже не встречал недоуменных взглядов, в которых недоверчивое: «Играете с нами». Мы начинали думать, решать, работать вместе. Мы учились быть коллективом.

 

Щетинин М.П.

 

Продолжение в следующем номере.