Продолжение. Начало в газете «Родная газета» №№3(23)–6(26) 2010 г., 1(27)–6(32) 2011 г., 1(33)-2(34), 5(37)-6(38) 2012 г.

 

Ночь. Мрак разливается по земле, наваливаясь тяжёлой чернотой, поглощая всякую подробность красок, линий, форм. В пору света прятавшийся в норах, пресмыкавшийся тенью ко всему, что стояло и двигалось под солнцем, теперь он властно давил собой малое и большое...

Ох, как ненавистен мраку свет! Как раздражает его прямота лучей! С каким наслаждением чернил бы он круглые сутки всё, что хоть малой толикой способно светить!

— Михаил Петрович! Ну, наконец-то! А я пол-леса обошёл! И чего это вы сюда забрались? - неожиданно прервал мои раздумья Вася Кораблёв. - Мы уже поужинали. Скоро костёр, а вас нет и нет. - В его голосе с прерывающимся от быстрой ходьбы дыханием заметны ноты укора и радости. - Хотелось побыть одному?

— Да. Тут хорошо думается. Да вы садитесь, - спохватываюсь, - сейчас пойдём.

Вася кладёт мне на плечо шершавую от сухих мозолей ладонь, привычную с раннего детства к работе, ободряюще повторяет, как заученный урок:

— А я вас ищу, пол-леса облазил...

Включили фонарик, пучок света резанул чёрное пространство, качнулся влево, вправо, решительно вырывая плотное кружево деревьев, обступивших нас.

— А здесь уютно. - Вася вздохнул, лёг рядом на спину, и вновь плеснуло свежестью летней травы. Мы лежали, положив головы на горячие ладони, и смотрели на яркую россыпь звёзд в бесконечности космоса. Глаза Вселенной будто тоже разглядывали нас. Казалось, спрашивали о чём-то, ожидали чего-то большого, важного. Когда, освободившись от суетности будней, смотришь на звёзды, смятенная душа успокаивается, наполняется верой в доброе, чистое, и неторопливо растёт жажда действий.

— Ну что, Вась, пошли?

— Я готов, - по-военному стремительно вскочил Василий.

Узенькая тропка невесомо и легко ложится меж деревьев, а затем быстрым ручейком бежит под ногами вниз, вливаясь в темноту густого кустарника. Включили фонарик. И вовремя. Пробираться меж цепкого тёрна ночью небезопасно.

Кустарник кончился. Сквозь тёмные силуэты деревьев просачивался навстречу нам беспокойный свет. И вот, миновав строгие в отблесках огня пирамиды палаток, мы вышли на небольшую площадь. У самой её кромки, в том месте, где она одним концом опрокидывается в озеро, горел костёр. Вокруг него сидели наши товарищи.

— Михаил Петрович, давайте сюда! Здесь удобнее. Вася, иди к нам! Я сел на ближайшее место. Все вновь замолчали, казалось, только костёр и занимал внимание. Но это на первый взгляд. Предстоял очень серьёзный разговор. И разговор этот мог стать для нашего маленького коллектива последним...

«Последним? Нет! Никак нельзя, чтобы последним, - отчаянно рванулась в голове мысль. - Но что делать?.. Что делать?». Вопрос, мучивший меня в Москве, откуда я только что приехал, здесь, в лагере, когда узнал, что... из сорока семи человек осталось... пятнадцать, звучал как крик утопающего. Кто теперь будет готовить школу?

Судьба, не утруждая себя в изобретательности, чуть ли не копировала прежние приёмы, вновь испытывая на прочность. Может быть, я повторяю свои ошибки? Память выставляла передо мной один за другим драматические эпизоды прошедших девятнадцати дней, сравнивая их с более далёким прошлым...

Неделю назад в школе была приостановлена работа нашего добровольческого строительного отряда, состоящего в основном из старшеклассников. Причиной послужил визит представителя облисполкома, видимо, по чьему-то сигналу о творящемся в Зыбкове «безобразии».

— Вы что, за свой счёт собираетесь это восстанавливать? - показывал он на убранные кирпичные перегородки, на отмытые от мела, приличные уже квадраты стен. - Прекратите немедленно! - представитель буквально прошивал колючим взглядом.

— Но, «дорогой товарищ», если не начнём сейчас, не начнём никогда... Детей я учу умению связывать слово с делом...

— Меня, между прочим, Владимиром Антоновичем зовут.

— А меня - Михаилом Петровичем.

— Вы, Михаил Петрович, поймите, - Владимир Антонович заговорил спокойнее, - в этом году, пока идут переговоры на «верхах», пока готовится документация, вы не начнёте свой эксперимент. Поверьте, я кое-что, понимаю. И разве дело только в здании? А люди? Где они у вас - готовые к работе в новых условиях - люди?

Решения коллегии Министерства об эксперименте в Зыбкове ещё нет.

«Логика у него безукоризненная, - думал невесело я. - Он отчитывает меня, как мать - несмышлёное дитя».

А Владимир Антонович «вынул» припасённый на финал самый веский аргумент и прибил им, как гвоздём:

- Давайте поразмыслим без эмоций. Кто вы здесь такой? Прораб несуществующей стройки? Директор? На каком основании мы будем выделять вам народные рубли?

— Да, вы правы, - пытался я сопротивляться, - Существует только устная договорённость. Но она существует! А если бумаги придут 31 августа? Что мы будем делать целый год? А ребята? Им что скажем? Пусть ждут? Да, юридических оснований готовить сейчас школу к реконструкции нет. Но, имея твёрдую договорённость с руководством области о проведении эксперимента, мы не можем сидеть сложа руки. Все горят желанием действовать немедля, сейчас. Посмотрите, как работают ребята. Какая силища проснулась в них! Они уже видят свою обновлённую школу. И вы хотите остановить их?!

Я уловил сомнение в глазах представителя облисполкома, внутренне он был на моей стороне. Появилась надежда. Но Владимир Антонович твёрдо сказал:

- Мы не можем поступить иначе: необходимо прекратить работы. Требуется официальное разрешение. Поезжайте в Москву к своему начальству. - Владимир Антонович почти с жалостью посмотрел на мою залитую мелом одежду, с которой капала вода, на мои далеко не интеллигентного вида руки и как-то виновато добавил:— Нельзя без документов. Вот вы сломали четыре стены, ободрали, считай, четверть школы, а где проект? Какова сметная стоимость этих работ? Вы же педагог... Разве это ваше дело?

И уже явно по-доброму взял меня за руку:

— Не огорчайтесь. Поймите, будет экспериментальная или не будет, а эта - обычная - школа первого сентября должна работать непременно.

Сочувственно улыбнулся и пошёл к ожидающей его «Волге»...

— Вы что молчите, Михаил Петрович? - слышу чей-то шёпот.

— Сейчас, сейчас... - киваю я головой. Костёр по-прежнему вдохновенно рвался вверх, с гудением взлетали языки пламени в тёмное пространство.

— Сидим как на похоронах. Давайте споём что-нибудь такое, наше... - предложила комиссар отряда Лена Брежатова.

Мы много не знаем о прахе земном,

И много для нас пятен белых...

Сотни загадок в дожде грибном

И тысячи в яблоках спелых...

В борьбе мы узнали в «Отважном» родном

Великую силу отряда.

Из тысячи слов светит счастьем одно:

Отважное слово - «Надо!».

 

«Отважный»... Сердце всколыхнулось болью... Родные мои люди, товарищи мои, где вы сейчас? Я посмотрел туда, где, прижавшись друг к другу, будто  птицы, отдыхающие после очередного трудного перелёта, сидели Лена Ковалёва, Вера и Лена Гончаровы, Люда Байдикова... - девушки из Яснозоренской школы. Через несколько недель им идти в десятый. В какую школу придут они первого сентября? Что я им скажу?..

И наплывает другое, полное драматизма, лето 1975 года.

Линейка в «Отважном». Я помню всё так, будто это было вчера. Отважновцы! Яничего не забыл. Ваше мужество, ваша вера никогда не позволят мне сдаться, изменить нашей общей мечте...

Я срочно выехал в Москву, к тогдашнему президенту АПН СССР, Всеволоду Николаевичу Столетову. Столетов... С этим удивительным человеком свела меня судьба в один из труднейших периодов моей жизни...

Нелегко вспоминать о самых прекрасных и трудных днях в Ясных Зорях. Нелегко ворошить в памяти то время... О красавице школе, сельских детях восторженно писали многие газеты. Но вослед статьям появлялись в Ясных Зорях проверяющие комиссии, увы, не всегда объективные. И после одной изних меня поставили перед фактом: либо я остаюсь директором, но возвращаюсь к общепринятому учебному расписанию, либо меня вынуждены будут от работы отстранить. И я ушёл.

Не принадлежу к числу невезучих, и, когда слышу сочувственное: мол, тяжело бремя того, кто пытается утверждать новую мысль, во мне откуда-то изнутри поднимается волна протеста. Согласен: трудно. Нестерпимо тяжело. Но, пожалуй, нет большего счастья, чем опережать время, приближая школу будущего.

Да, бывают нередко споры, в которых, увы, не рождается истина. К сожалению, некоторые больше озабочены не делом, а тем, чтобы формально соблюдать инструкции, набивая руку в составлении отчётов и справок. Когда-то с одним из таких чиновников я пытался говорить о нашем долге перед детством. Он недоуменно смотрел на меня и твердил: «Это - лирика... Переходи к делу». Из-за таких в нашей среде родилась горькая шутка: «Не можешь быть учителем - не огорчайся: пойдёшь учить учителя, если и это не умеешь - радуйся: пойдёшь учить, как учить учителя...». Холоден ум дельцов от педагогики, расчётлив, им ведомо, когда и кому сделать звонок, о чём умолчать, к чему присоединитъся... В этом - их сила. Но неумолимо человеческое стремление к истине. При нынешнем всенародном внимании к школе им будет всё тяжелее.

Если бы вступающий на трудную педагогическую стезю спросил у меня совета, я бы ответил так: «Не обольщайтесь успехами! Не делайте ставку на личности, поддерживающие вас. Вырабатывайте свою педагогическую позицию и, создав коллектив единомышленников, боритесь за её утверждение. Слушайте оппонентов, по-доброму анализируйте их возражения. Оппонент оттачивает вашу мысль. Вы нужны друг другу, если оба искренни и честны. Чаще анализируйте своё поведение. Вы доброжелательны в споре? Очень хорошо! Вы раздражены? Это плохо, в вас проснулся себялюбец. У такого главное - не идеи, а он сам. Умейте сдаваться перед истиной. Побитым в споре быть не страшно, страшно изменить себе».

Так я думаю сейчас, ибо, как сказал великий Пушкин, опыт - сын ошибок трудных. А тогда... С каждым днём гасла вера в себя, в справедливость. Противникам моим «пять» по поведению не поставишь. Но и я был нередко не лучше: срывался, вёл себя дерзко, отягощая и без того тяжёлое положение. Как спешил я тогда к детям! Успеть ещё чуть-чуть.

 

Щетинин М.П.

 

Продолжение в следующем номере.